Как не ждёт его Та, что ему не жена?

Я ненавижу терять его из виду. Неделя – максимум, потом «крыша» начинает медленно «уплывать». Когда слышу любимый голос после долгого молчания, чувствую – его сердце в железе. Мне нужно минут пятнадцать, чтобы сорвать с него эти стальные листы. Спустя полчаса начинает течь горячий шоколад, еще немного – и не разберешь, где он, а где я. А мы нигде, мы друг в друге.

Терпеть не могу его костюмы-«тройки». Кто сказал, что так красиво? Руки сами тянутся стянуть с него эту нелепую жилетку-футляр, напрочь убивающую его сексуальность, сорвать галстук, расстегнуть верхние две пуговицы рубашки, обнажить серебряную цепочку, крест. Когда я вижу его таким, в голове стучится: «А ты – грешник!». Если я случайно скажу об этом вслух, он лишь улыбнется.

Ненавижу, когда он коротко стрижет свои волосы. Его волосы… такие жесткие. Говорят, по ним судят о характере. И это правда: он на самом деле жесткий, безжалостный к себе, бескомпромиссный по жизни человек. Это помогает ему быть тем, кто он есть.

Но…

Я обожаю, когда он вынимает ложку из горячего чая и начинает облизывать ее. Нет, он не делает этого специально, он об этом не задумывается. Просто милая смешная привычка родом из детства, что сводит меня с ума.

Я обожаю метать в него колкие фразы-дротики, чтобы пощекотать его и так натянутые до предела нервы. Но еще больше люблю, когда он не ведется на это.

Я обожаю «раскрывать» его, выпытывать, с кем он был и сколько, что чувствовал, о чем умолял на пределе своих сил и что слышал в ответ. И я обожаю его сопротивление! Я словно тащу на поводке маленького щенка, который упирается четырьмя лапами, но в итоге уступает и нехотя скользит по полу вслед за мной. Потом обиженно усаживается возле ног и смотрит на меня, так недоверчиво… Я клянусь, что его тайны останутся со мной навсегда, и он верит. Он знает, что мне можно верить. А я знаю – он солгал мне наполовину. Мы просто балуемся – играем в дразнилки.

Я обожаю, когда он плачет, эту минутную слабость сильного человека. Никто больше не видит его слез, никто и подумать не может, что он умеет плакать. В этот момент я вынимаю его душу, выворачиваю наизнанку, и в моей воле – бросить под ноги и наступить на нее или обласкать и вернуть на место. Я никогда не сделаю первого, потому что нет опаснее человека с растоптанной душой. И я ласкаю его как могу.

Он многое пережил. Но мне нравится, что он не докучает пространными разговорами о смысле жизни бытия и вообще… не учит жить правильно. Потому что знает: показатель ума еще не сигнал к общению. Он понимает – его открытость и доброе отношение дадут гораздо больше обоим. А потом… с ним я готова вообще молчать. Но если ему надо выговориться – выслушаю. Спросит «Что делать?» – скажу, что думаю.

Я сто раз говорила ему: «Уходи!», и он делал вид, что ему все равно. Но не уходил. И теперь, когда я в его руках, он будет терпеть всё, что случайно слетит с моих губ. И он будет говорить «прости» за нас обоих. Не для того он столько ждал, чтобы уйти просто так.

Я люблю его кратковременную свободу со мной. Он волен прийти, но не обязан оставаться надолго. Он может думать, о чем хочется, и говорить, что думает. Ему не надо лгать, играть словами, оправдываться, стыдливо опускать глаза. Я знаю – он не моя частная собственность и мне не суждено быть его единственной. Каждое его появление может стать последним. Но. Он всегда возвращается. Чаще – когда ему беспросветно одиноко. Другие женщины – цветные картинки со страниц его жизни, он с удовольствием листает их, но любуется только одной.

Он столько раз спасал меня лишь тем, что был… Был в моей жизни. И тем, что он есть. В мире этом, рядом, на одной планете. Я никогда не позвоню ему без спросу, не побеспокою по пустякам, не попрошу, не пожалуюсь, не подставлю и не задену его чувств к кому-то... Не… не… не... тысячи всевозможных табу. Возможно, кину смс-ку на день рождения... ближе к вечеру..., возможно.

И я нисколечко не жду его. Но когда он придет, обязательно подарю несколько часов своей жизни, если это даст ему хоть один глоток счастья. А потом непременно верну жене! Честно!